Путешествие в Эрмитаж Путешествие в эрмитажные подвалы длиной в 70 лет
Программу "Путешествие в Эрмитаж" ведёт из петербургской студии "Радио России" Анна Всемирнова.
Мы всегда рады вашим письмам, уважаемые радиослушатели, в которых вы делитесь своими впечатлениями о посещении эрмитажных залов и выставок. Кто-то вспоминает о своей первой встречей с музеем в детстве, какой она была ошеломляющей или даже определила профессию.
Историю, которую я услышала от Елены Михайловны Петровой, трудно даже было предположить. Ленинградка Елена Михайловна уже давно живёт в Болгарии, в Софии. В минувшем году в российском консульстве ей вручили удостоверение "Житель блокадного Ленинграда". Этому предшествовал её запрос в архив музея, где хранятся списки проживавших в эрмитажных подвалах, которые были превращены осенью 1941 года в бомбоубежище. Её отец, отправляясь добровольцем на фронт, добился разрешения поселить свою семью в подвалах Зимнего дворца. Так, вместе с мамой и бабушкой Елена Михайловна оказалась в Эрмитаже.
Е.М. Петрова: Я никогда не спрашивала, как мы там оказались. Рядом с нами на нарах жила семья заместителя моего отца. Потому что, когда мой отец уходил на фронт, он попросил своего заместителя о нас позаботиться, если это будет необходимо. Как мы туда переезжали, совершенно не помню. Просто как-то оказались сначала в той части подвалов, в которую вход с Невы, около Зимней канавки. Очень были там мало. Почему? Потому что всё время падали бомбы замедленного действия в Неву. Спишь, и слышишь ночью взрыв.
Поэтому решили, что оставаться там нам опасно, и всю группу, которая там была, перевели в подвалы, вход в которые находится со стороны Дворцовой площади. Там у нас были нары, пропуска, всё, что полагается. Там была ниша, в которой стояли нары, потом стенка, затем опять ниша. У нас нары были у стенки, которая выходила точно в проход. Те, кто жил в нише, сразу же повесили занавески. Ну а мы, поскольку были как бы в коридоре, оставались на виду.
Что за быт был у вас?
Е.М. Петрова: Все жили обособленно. Этот заместитель папин по фамилии Богданов обещал нам помогать, уже голод начался. И его девочка Лена, которая была старше меня на два года, об этом я прочитала в архивной справке, за занавеской хрустела то ли шоколадом, то ли сухарями. В общем, довольно долго она это там как мышка грызла, а я лежала на нарах и, наверное, плакала от голода. Но не помню. Помню только, что ужасно хотелось есть. Никогда ничего они нам не предлагали.
А вот где готовили? Там, видимо, была всё-таки какая-то кухня. На чём готовили? На керосинках, наверное, но не знаю. Просто я не участвовала в этом процессе. Была маленькой.
Обстановку бомбоубежищ Эрмитажа доносят до нас известные многим рисунки художника Александра Никольского. Под низкими сводами тусклый свет лампы "летучая мышь" отбрасывает тени, закутанные в платки и шали фигуры, кто-то лежит на топчане, закутанный в одеяло. Но непременно люди работают за столом или ведут какое-то обсуждение.
До последних сил велась научная работа. Дисциплина труда помогала эрмитажникам отвлекаться от постоянного чувства голода. Дежурили по музею, во время налётов авиации дежурили на крышах.
Конечно, маленькая девочка не могла знать общей картины жизни эрмитажных бомбоубежищ. Обратимся к воспоминаниям одного из старейших хранителей музея – Владислава Михайловича Глинки.
"Бывало за сутки тревоги по радио объявляли до 15 раз. Осенью 1941 года поблизости от Эрмитажа разбомбили два дома – на Дворцовой набережной и на углу Морского переулка и Миллионной улицы. Немецкие лётчики упорно били по мостам и кораблям, стоявшим у набережных под камуфляжными сетками и без них. Наибольший ущерб дворцу нанесла, пожалуй, тяжёлая авиабомба, грохнувшаяся летом 1942 года на Дворцовую площадь между Александровской колонной и садом, значительно ближе к последнему. Она также очевидно предназначалась Дворцовому мосту. Взрывной волной были полностью высажены все выходящие к площади окна Зимнего дворца.
Несколько дней мы сгребали в кучи-пирамиды эти сверкающие осколки, грузили их на машины, а потом неделю фанеровали, латали окна. Смерти в бомбоубежище следовали одна за другой. Умерших выносили в гараж, служивший Эрмитажу моргом. Конечно, взрослые, как могли, оберегали детей от горьких известий".
Е.М. Петрова: Очень хорошо помню, что была уже пожилая дама, которая, видимо, очень хорошо знала немецкий язык, и она решила нас учить немецкому языку. Мы там буквы писали. Я второй класс окончила тогда. Потом эта дама исчезла, и занятия немецким языком под бомбами прекратились.
Значит, жили мы уже в эрмитажном бомбоубежище, вход в которое был со стороны Дворцовой площади. Когда не было обстрела или бомбардировки, конечно, мы выходили во двор. Помню, было несколько детей, и мы всегда радовались, когда находили маленькие кусочки от картинных рам. Они же позолоченные были, все в завитушках. Найти их для нас было невероятной радостью. Узнавали, кто и где их нашёл. Ведь вокруг снег же был. Показывали их всегда друг другу, восхищались, сравнивали, кто какой кусочек нашёл.
У нас там даже был каток. Не каток, конечно, а маленькая ледяная дорожка. И мы там катались до того момента, пока не начиналась новая бомбардировка или обстрел.
А когда мы переселялись, шли по Зимней канавке и должны уже были повернуть на Дворцовую площадь, в этот момент посыпались раскалённые осколки. Помню, какой был ужас, когда в атлантов попал снаряд. Осколки снаряда, раскалённые, красные, посыпались буквально на расстоянии вытянутой руки. Ещё полшага, и всё это попало бы в нас.
Помню, как я, мама и бабушка шли, тащили наши вещи. Вот это я хорошо помню. И как вошли уже во двор нового бомбоубежища.
А чем обогревались?
Е.М. Петрова: Помню, что одеял было у нас сверху несколько. Видимо, обогрева никакого не было. Всё-таки подвалы были такие глубокие. А электричество было, но тусклое. Насколько я знаю, его подавали с кораблей, которые стояли на Неве. Академик Орбели, мне сейчас показали место, где был его кабинет, договорился, что военные моряки будут подавать электричество.
Что касается условий жизни и питания, то в это страшное время, как свидетельствует Владислав Михайлович Глинка, в Эрмитаже были все равны. В месяцы самого страшного голода, а до середины марта 1942 года Иосиф Абгарович Орбели находился в Ленинграде, наш директор был на высоте. Он был бледен, как все мы, то есть, не пользовался украдкой особыми видами питания. Академик Орбели был предельно чист в этом смысле, вёл себя в высшей степени достойно, был деятельным директором Эрмитажа, создал в нём ряд бомбоубежищ, в которых эрмитажники, не выходя, могли постоянно находиться.
Продолжаем разговор с Еленой Михайловной Петровой.
Е.М. Петрова: Когда мы были ещё в маленьком бомбоубежище, там был какой-то буфет. Его нельзя было назвать столовой, потому что мы все стояли в очереди и получали еду в свои кастрюльки и котелки. Нам давали уже готовую еду. Мы получали кусочек хлеба и варёную чечевицу. Уже в Болгарии чечевица – это теперь моя любимая еда. А сразу после войны? Может быть, её в продаже не было или дома её не варили, не знаю. Когда мы стояли в очереди, разразился ужасный скандал. Народу было довольно много, я стояла рядом с мамой. Повернулась, вижу академика Орбели, я уже знала его в лицо. Он тогда кричал страшно, потому что кто-то у кого-то украл кусочек хлеба, пока стояли в очереди. Ужасно кричал: "Как не стыдно! Такое время тяжёлое". Понятно, что он мог в тот момент говорить.
14 февраля 1942 года в бомбоубежище Эрмитажа отключили тепло и свет. Многим пришлось возвращаться в свои квартиры. Но первое такое переселение было связано с аварией водопровода.
Е.М. Петрова: Попала бомба в водопровод. Это было точно накануне Рождества. Вбежал академик Орбели, он был в полушубке, его борода развивалась, горелия глаза, у него было незабываемое лицо и имя, и закричал громовым голосом: "Быстро собирайтесь, бомба попала в водопровод, нас заливает. Быстро все на улицу".
Все мы моментально, кто что взял, на улице мороз, Рождество, холод, снег, выскочили. Ну, мы близко жили от Эрмитажа возле Никольского собора. Это же было недалеко. Вот так мы переехали ночью в свою квартиру, в которую попал снаряд. Мы жили на третьем этаже, снаряд пробил комнату и во втором этаже застрял. Но никого уже в доме не было. Одна-единственная женщина осталась, она работала на заводе и почти не приходила домой. А так все уже были эвакуированы, фактически мы одни остались в нашей квартире. В квартире внизу, знаю, люди уже умерли, и даже, по-моему, их не увезли сразу. Мы боялись ходить по парадной лестнице, заколотили её, приладили задвижки всякие, крюки.
Это был январь 1942 года?
Е.М. Петрова: 1942 года. Январь мы жили и до конца февраля. У бабушки день рождения был 28 февраля, поэтому я так это запомнила. Раздался стук в парадную дверь, через которую никто уже не ходил, и мы не ходили. Конечно, пришлось открыть. Оказалось, что папа приехал с фронта по делам редакции и сказал нам собираться. И через несколько дней на грузовике мы уехали. Он вывез нас и сына главного редактора фронтовой газеты, в составе которой он воевал на Волховском фронте. Мы ехали через Ладогу. И он потом нам писал, что, когда мы проехали Ладогу, этот участок совершенно разбомбили, просто уничтожили. Это уже был конец февраля 1942 года. Мы приехали в Волховстрой 2 марта, на Волховский фронт, там ждали несколько дней теплушку. И теплушка отвезла нас в Череповец. В июле 1944 года мы вернулись в Ленинград.
Походы в музей, на выставки, конечно, стали частью мирной жизни. Елена Михайловная была студенткой Политехнического института, жизнь налаживалась. Приводила она в Эрмитаж позже сына и дочь. Но далеко не сразу она смогла рассказать им о своей жизни в эрмитажном бомбоубежище. И только нынче, летом, моя собеседница впервые смогла побывать в подвальных помещениях музея. 20 лет она не была в родном городе.
Накануне нынешней поездки в составе делегации из Болгарии она обратилась с просьбой к руководству музея побывать там, где обычно не бывают экскурсанты. И вот позади шум бесконечной толпы в залах, спуск по лестнице под низкие тяжёлые своды. Конечно, система вентиляции, климат-контроля – всё это изменило облик подвалов, но в тишине постепенно возвращалось прошлое.
Е.М. Петрова: Узнаю ниши. Конечно, там сейчас полно оборудования, трубы проложены. Идёшь, как говорится, согнувшись. Изменилось в этом плане многое сейчас там. Тогда же было пусто совершенно. Стояли только нары, нары, топчаны, и больше ничего не было. А подвал сейчас меня поразил кошками. Я просто в восторге. И мне Михаил Борисович подарил книгу о кошках.
Ощущение надёжности в этом бомбоубежище чувствовалось?
Е.М. Петрова: Невероятно ощущалось. Потому что когда война началась, мы спускались в бомбоубежище нашего дома. Я даже сейчас ходила туда. Дом, конечно, тоже старый, напротив Никольской церкви, точно напротив собора на Никольской площади стоит дом номер 6.
И там ваша квартира?
Е.М. Петрова: В саму квартиру не ходила. Там, конечно, уже вход парадный закрыт. Мне тяжело, я бы не смогла туда пойти. Но я зашла во двор. Окна наши выходили во двор. Я сфотографировала эти два окна, двор-колодец. Но как-то там всё такое не массивное. И стены были довольно тонкими по сравнению со стенами Зимнего дворца. Потом мне как-то казалось, что мы в эрмитажное бомбоубежище куда-то очень глубоко уходим, а на самом деле мы не были ведь очень глубоко. Мы спускались всего на несколько ступенек. Но вот эта вся дворцовая тяжесть, эта масса создавала впечатление надёжности. В то время как дома – ну, комната, паркет, следующий этаж, лестничка хилая, пролёт лестничный. Там не было такого чувства, хотя мы спускались, может быть, даже и глубже немножко в бомбоубежище нашего дома. Так что именно сама масса Зимнего дворца создавала такое ощущение.
То есть, спали там спокойно?
Е.М. Петрова: Абсолютно.
Сегодняшнее путешествие длиной в 70 лет мы провели вместе с ленинградкой Еленой Михайловной Петровой, ныне живущей в Болгарии.
Полностью передачу слушайте в аудиофайле программы.
