Владимир Варнава: "Наша главная задача – попытаться выразить время, в котором мы живем"
Дважды лауреат национальной театральной премии "Золотая маска", танцовщик и хореограф Владимир Варнава ставит спектакли и танцевальные номера на сцене ведущих театров России – Мариинского, Александринского, МАМТа, Театра Наций, участвует в кино- и телепроектах. Специально для конкурса "Большой балет" он создал финальный номер, объединивший всех участников шоу. О поиске смыслов и собственного хореографического языка, работе в театре и на съемочной площадке, а также своих переживаниях о судьбе народного сценического танца Владимир Варнава рассказал Юлии Кабаевой.
Владимир Варнава: У людей, которые далеки от профессии, иногда складывается ощущение, что исполнитель и хореограф-постановщик – это примерно одно и то же. Однако хореограф занимается формированием смыслов, как режиссер в театре. Параллельно с работой на проектах, как, например, "Большой балет", я разрабатываю свой собственный хореографический язык. Это дело не одного дня и даже не одного года, ты постоянно практикуешь. Поэтому я несколько лет работаю преимущественно с одной генеральной идеей. А также создаю собственные спектакли, которые рождаются из внутренней необходимости, а не от предложений извне.
– Владимир, давайте на примере финального номера проекта "Большой балет" расскажем о работе хореографа. С чего начинается постановка?
В.В.: Всё зависит от идеи, от того, что ты хочешь сказать, и от контекста. Контекст – это либо тебя приглашают, и, например, известно, что это телевизионный формат. Или тебя приглашают на постановку в академический театр или в независимую лабораторию – везде разный контекст, разные обстоятельства, плюс время, в которое мы живем. Мне кажется, что наша главная задача – попытаться это время впитать и выразить его через тело. То есть мы занимаемся поиском актуальных смыслов и возможностей их транскрибировать через поведение тела в пространстве.
– Какой смысл вы стремились воплотить в финальном номере проекта "Большой балет"?
В.В.: Это был закрывающий номер, он был единственным, где выступали все участники, и мне хотелось красиво завершить проект, уделить каждому танцовщику определенное время, выгодно его показать. Плюс последние пару лет я работаю с идеей паттернов, с идеей повторений. В дикой природе есть очень много симметрии, например в том, как сражаются жирафы, или схватки бегемотов – это всё очень интересные паттерны. Эту идею я уже в течение двух лет практикую в разных постановках.
– Она присутствует и в финальном номере "Большого балета"?
В.В: Да, мне хотелось посмотреть, как она выражается и отражается на балетном теле. Ведь в зависимости от тел танцовщиков, от их опыта, ты получаешь совершено разные результаты. В драматическом театре эта идея воплощается одним образом, в балетном – другим, в современном танце – третьим.
– То есть вы приходите к артистам со своей идеей и потом взаимодействуете с ними, отталкиваетесь от их индивидуальности, их предложений? Или предпочитаете, чтобы они строго следовали вашему замыслу?
В.В.: Зависит от артистов. Я очень люблю момент сотворчества, когда артисты предлагают что-то свое, но очень важно предлагать в рамках концепции хореографа, понимать правила игры. Просто предложения, не имеющие связи с идеей, ничего не дают. Когда я работаю с артистами современного танца – много импровизирую. Балетные артисты больше заточены на то, чтобы выполнять четкие указания. Это связано с их образованием, с тем что они 10 лет существовали в определенном телесном коде. Поэтому от них я не очень жду инициативы, но сильные балетные артисты очень быстро учатся, быстро запоминают, структурируют. И если опираться на эту их способность, то процесс продвигается лучше.
– А как было в "Большом балете"?
В.В.: Там по сути была прекрасная, если можно так сказать, мировая сборная – лучшие из лучших. Это правда, потому что ребята как минимум прошли отбор в своем театре. И вот они собрались такие разные, но при этом объединенные кодом классического балета. У меня не так давно был подобный опыт, когда мы снимали сериал "Балет", там как раз было много артистов из разных театров, хотя преимущественно из Театра Станиславского и Немировича-Данченко, и самое сложное было их объединить. В "Большом балете" была подобная ситуация, только времени было гораздо меньше.
– Сколько у вас было времени на постановку номера?
В.В.: Около пяти репетиций, и было сложно собрать всех вместе: в тот момент, когда одни репетировали, у других были съемки. Поэтому номер приходилось ставить по частям, как это часто бывает на телевизионных проектах. А что касается художественной составляющей, то я в этом номере пытался воспроизвести древний танец хоровод. Это была интерпретация хороводной формы. Я всерьёз переживаю из-за исчезновения народного сценического танца, потому что, мне кажется, он уже "засахарился" в своей нынешней форме, остановился в своем развитии, потому что его не развивают.
– Вы ведь с этого начинали…
В.В.: Я получил образование как артист народного танца. Это очень консервативная среда, гораздо более консервативная, чем классический балет. Эту форму предложил Игорь Моисеев (не только он, но преимущественно), предложил ее очень давно, и с тех пор ее бесконечно воспроизводят. Отдельные люди пытаются что-то сделать, но нет лабораторий, молодых хореографов с трудом пускают в этот круг.
Я участвовал в форуме, где обсуждали, что делать с народным танцем, ведь современные авторы вполне могут переосмыслять тот багаж, который накопился за столько лет. У нас многонациональная страна, есть татарские танцы, башкирские танцы, в Туве танцуют иначе, в Пскове руки открывают одним образом, в Пензе – другим. Это гигантское наследие, и я уповаю на то, что свою культуру можно пробовать переосмыслять, пробовать делать ее доступной. Почему сегодня молодой человек в 14 лет должен надеть сапоги, повязаться кушаком и пойти заниматься народным танцем, мне, честно говоря, пока не понятно.
И в нашем финальном номере тоже есть соединение традиции, ритуалов, к которым я с возрастом стал относиться иначе. В детстве это были просто слова – свадьба, похороны – но ты не относишься к этому как к моменту единения. С возрастом я стал больше времени проводить с родителями, создавать поводы для того, чтобы побыть вместе с близкими людьми. Возможно, зрители, которые будут смотреть "Большой балет", и не считают этого, но, может быть, задумаются об этих вещах.
– Как вы понимаете, что номер или спектакль сложился?
В.В.: Если мое внимание не рассеивается, то сложился. Это как стихи, когда мы их читаем, мы чувствуем, как они складываются в рифму, где-то намеренно не складываются, а где-то мы просто не чувствуем гармонии. И танец – это та же поэзия.
– Бывало ли так, что вы меняли что-то или дорабатывали спектакль после премьеры?
В.В.: Да, ведь премьера – это всего лишь этап, первая возможность понять вообще, что произошло. Мне кажется, спектакль – это живой процесс, у которого нет финала, а только стадии. Артисты постоянно растут, каждый раз воспроизводя хореографию, они обнаруживают что-то новое, и поэтому изначальная форма может сильно измениться, приобрести дополнительные смыслы, которые привносят артисты. И это в свою очередь провоцирует хореографа на изменения.
– Вы уже рассказали, что, помимо балетов, ставили танцевальные номера в драматическом театре и в сериале "Балет". Чем отличается хореография для сценической площадки от постановки для телеэкрана?
В.В.: Во-первых, телеэкран дает крупные планы, а в театре большее значение имеет общий план, поэтому в театральной постановке важна геометрия, общая композиция, которую мы видим на планшете сцены. Что касается работы на телевидении, то ты можешь заранее предположить какую-то раскадровку, не прописывать подробно какие-то вещи, потому что понимаешь, что в кадре этого, скорее всего, не будет. Можешь использовать выразительные возможности камеры, ее движение, неожиданные ракурсы.
– Какой формат предпочитаете лично вы: балеты в нескольких актах, одноактные постановки, номера для конкурса или хореография для кино/театра?
В.В.: Я предпочитаю, когда у меня есть ресурс, и я делаю то, что меня сейчас очень волнует. Иногда есть какие-то ограничения, допустим, пьеса – это же тоже ограничение. Или музыка: на Год Стравинского вам дают бюджет, чтобы вы поставили "Весну священную" – с одной стороны, это большая радость, с другой – уже есть определенные рамки. Если ты с этими ограничениями категорически не согласен, то, наверное, надо просто расходиться.
– С вами такое бывало?
В.В.: Да, периодически бывает. На одном из проектов я стремился сделать хореографию более условной, более концептуальной, где-то более странной, а заказчик направлял меня к чему-то более коммерческому, стандартному, проходящему. Но в итоге красота и гармония все-таки победили, они сами очаровались тем, что у них стало получаться, и двинулись в предложенном мной направлении. И это было очень радостно.
– И, возвращаясь к "Большому балету", какое впечатление на вас произвел проект?
В.В.: Всё было довольно быстро, как это бывает на проектах. Я понимаю, что для участников это была целая маленькая жизнь, маленькое приключение, очень стрессовое, но тем не менее очень закаляющее. Мне было приятно там оказаться и еще раз попробовать свои идеи на прекрасных исполнителях. В каждом из них есть хорошая лидерская энергия, и с этим было интересно взаимодействовать. Я счастлив, что у меня была такая возможность, и думаю, что мы сделали уникальную вещь, даже не с точки зрения результата, а самого события: собрались 16 артистов балета из разных театров, из разных стран, и совпасть с ними со всеми – задача довольно интересная. Так что я сам с нетерпением ожидаю эфира, я же еще не видел, что у нас получилось. Это будет премьера!
Финальный выпуск "Большого балета" смотрите 20 апреля в 17:20 на телеканале "Россия-Культура".
